Преступление и наказание

«Преступле́ние и наказа́ние» — роман Фёдора Михайловича Достоевского, впервые опубликованный в 1866 году.

Ко всему-то подлец-человек привыкает! — часть 1, глава 2

Наука же говорит: возлюби, прежде всех, одного себя, ибо все на свете на личном интересе основано. — часть 2, глава 5

С одной логикой нельзя через натуру перескочить! Логика предугадает три случая, а их миллион! — часть 3, глава 5

Я только в главную мысль мою верю. Она именно состоит в том, что люди, по закону природы, разделяются вообще на два разряда: на низший (обыкновенных), то есть, так сказать, на материал, служащий единственно для зарождения себе подобных, и собственно на людей, то есть имеющих дар или талант сказать в среде своей новое слово… Первый разряд всегда — господин настоящего, второй разряд — господин будущего. Первые сохраняют мир и приумножают его численно; вторые двигают мир и ведут его к цели. И те, и другие имеют совершенно одинаковое право существовать. Одним словом, у меня все равносильное право имеют, и — vive la guerre eternelle , — до Нового Иерусалима, разумеется! — часть 3, глава 5

…Кто ж у нас на Руси себя Наполеоном теперь не считает? — часть 3, глава 5

Тварь ли я дрожащая или право имею… — часть 5, глава 4

Станьте солнцем, вас все и увидят. — часть 6, глава 2

Нет ничего в мире труднее прямодушия и нет ничего легче лести. — часть 6, глава 4

Умная женщина и ревнивая женщина — два предмета разные. — часть 6, глава 4

Русские люди вообще широкие люди… широкие, как их земля… — часть 6, глава 5

При неудаче все кажется глупо! — часть 6, глава 7

Но тут уж начинается новая история, история постепенного обновления человека, история постепенного перерождения его, постепенного перехода из одного мира в другой, знакомства с новою, доселе совершенно неведомою действительностью. Это могло бы составить тему нового рассказа, — но теперешний рассказ наш окончен. — Эпилог, глава 2

Сейчас читаю Мережковского статью о Достоевском. Дивная статья! Какой красивый разбор «Преступления и наказания». Мне так и хочется выписать сюда несколько интересных, глубоких мыслей из этой статьи. «Разве преступление и святость не слиты в живой душе человека в одну живую неразрешимую тайну?» Такой вопрос задает Мережковский после обстоятельного разбора «Преступления и наказания». Дивно пишет Мережковский о Достоевском. И, действительно, я не праведен, потому что мне хочется гордиться. [1]

Мне было двенадцать лет, когда… я впервые прочел «Преступление и наказание» и решил, что это могучая и волнующая книга. Я перечитал её, когда мне было 19, …и понял, что она затянута, нестерпимо сентиментальна и дурно написана. В 28 лет я вновь взялся за нее, так как писал тогда книгу, где упоминался Достоевский. Я перечитал её в четвёртый раз, готовясь к лекциям в американских университетах. И лишь совсем недавно я, наконец, понял, что меня так коробит в ней. Изъян, трещина, из-за которой, по-моему, все сооружение этически и эстетически разваливается, находится в IV-й главе четвёртой части. В начале сцены покаяния убийца Раскольников открывает для себя благодаря Соне Новый Завет. Она читает ему о воскрешении Лазаря. Что ж, пока неплохо. Но затем следует фраза, не имеющая себе равных по глупости во всей мировой литературе: «Огарок уже давно погасал в кривом подсвечнике, тускло освещая в этой нищенской комнате убийцу и блудницу, странно сошедшихся за чтением вечной книги». «Убийца и блудница» и «вечная книга» — какой треугольник! Это ключевая фраза романа и типично достоевский риторический выверт. Отчего она так режет слух? Отчего она так груба и безвкусна?
Я полагаю, что ни великий художник, ни великий моралист, ни истинный христианин, ни настоящий философ, ни поэт, ни социолог не свели бы воедино, соединив в одном порыве фальшивого красноречия, убийцу — с кем же? — с несчастной проституткой, склонив их столь разные головы над священной книгой. Христианский Бог, как его понимают те, кто верует в христианского Бога, простил блудницу девятнадцать столетий назад. Убийцу же следовало бы прежде всего показать врачу. Их невозможно сравнивать. Жестокое и бессмысленное преступление Раскольникова и отдаленно не походит на участь девушки, которая, торгуя своим телом, теряет честь. Убийца и блудница за чтением Священного Писания — что за вздор! Здесь нет никакой художественно оправданной связи. Есть лишь случайная связь, как в романах ужасов и сентиментальных романах. Это низкопробный литературный трюк, а не шедевр высокой патетики и набожности. Более того, посмотрите на отсутствие художественной соразмерности. Преступление Раскольникова описано во всех гнусных подробностях, и автор приводит с десяток различных его объяснений. Что же касается Сони, мы ни разу не видим, как она занимается своим ремеслом. Перед нами типичный штамп. Мы должны поверить автору на слово. Но настоящий художник не допустит, чтобы ему верили на слово. [2]

Мотивы преступления Раскольникова сложны и многослойны. Прежде всего это бедность… Во-вторых, Раскольников хочет… решить для себя вопрос: кто он — тварь дрожащая или Наполеон. И наконец, в-третьих, Раскольников хочет решить проблему, можно ли, преступив закон враждебного человеку общества, прийти к счастью… Стремясь художественно доказать свою концепцию, Достоевский и выдвигает тройственный характер мотивировки преступления Раскольникова. Автор всё время подменяет один мотив другим. [3]

..Знаменитая четвёртая глава четвёртой части романа, к которой мы уже раз обращались и которой нам предстоит теперь снова заняться.
…В главе в самом деле чувствуются пропуски и швы. Глава является
кульминацией всего романа. …Как ни магнетически действует текст Достоевского, анализ его не может не привести к выводу: в главе не хватает идеологической, психологической и сюжетной энергии, которая убедительно преломила бы все предшествующие линии в едином фокусе и направила бы сошедшиеся лучи по новому направлению.
…Ответ на все эти недоуменные вопросы заключен в факте механического и насильственного вмешательства М. Н. Каткова и его заместителя по редакции Н. А. Любимова в текст Достоевского…
[Катков] вычеркнул в разговоре при чтении Евангелия «много больше, чем сколько осталось в напечатанном тексте», и потребовал сильных переделок в том, что осталось…
Восстановить все то, что Достоевский с таким «трудом и тоской» вычеркнул из своего романа, никому уж не удастся. …В утраченных страницах была раскрыта «тайна» Сони, «выдана» наружу вера её, выражено словами… представление о боге, о Христе…
Религиозная утопия Сони всполошила Каткова и его штаб. Её ответ на вопрос, что такое «православное воззрение, в чём есть православие», носил явно еретический характер. Он подрывал основы церковно-православной догматики и законов собственнического мира. [4]